|
Глава 14
Вообще-то я агностик и не слишком суеверен. Однако долгое время, проведенное в тряпочной авиации, приучили меня к разного рода обрядам и правилам. Например, никогда не употреблять слово «последний». Если я становлюсь в очередь, то всегда спрашиваю:
— Кто крайний?
Последний полет — если произнести это вслух — по мнению пилотов, может стать воистину последним. Может, из-за этого представители героических профессий очень суеверны. Я трижды плюнул через плечо вовсе не поэтому, просто это единственное, что можно было сделать. Лежать связанным в отдельной палате — значит полностью потерять свободу, и мне предстояло над этим как-то поработать. Но как?
Очевидно, что меня очень скоро начнут пичкать лекарствами, я превращусь в овощ, который перестанет не только двигаться, но и соображать. Рассказать об игле — все равно, что расписаться в своем сумасшествии. Получить помощь можно только от организмов или человека, не являющегося носителем.
Саша отпадает, хотя именно она могла бы с легкостью вытащить меня. Кристина просто не поверит. Мои коллеги? Друзья?
Радовало то обстоятельство, что наверняка не многие работники психбольницы вооружены чипом. Возможно, главврач, и то с вероятностью несколько процентов, остальным игла просто не по карману. Самым страшным оружием против меня был мой собственный чип, но теперь, когда я его выключил, есть поле для маневра, и пора составить план.
Первое. Меня не смогут все время держать связанным. Подтирать задницу никому не в радость, а значит, предоставят это делать себе самому. Во-вторых, рано или поздно меня посетит Кристина, и тогда будет возможно установить контакт с внешним миром. В-третьих, если вести себя разумно, режим рано или поздно ослабят, а это значит, появятся возможности для реабилитации, или даже побега.
Я был слишком оптимистичен и понял это, когда принял первую дозу лекарств внутривенно. Две недели выпали из моей жизни, помню только постоянное головокружение и тошноту, чьи-то лица и голоса, а еще постоянный холод. Затем наступило время пластиковых стаканчиков. Их давали утром и вечером.
Я уже упоминал, что в юности увлекался холодным оружием, а вместе с ним освоил некоторые бесполезные навыки ниндзюцу, в частности переносить секретные донесения в пищеводе. Никогда не думал, что это мне пригодится, но именно оно спасло мой мозг от полного разрушения. Не успевшие раствориться таблетки я осторожно отправлял в унитаз. За очередные две недели мой разум очистился от действия лекарств, умение здраво рассуждать оказалось таким приятным, что я на какое-то время даже почувствовал себя счастливым.
Кристина навещала меня через день, я ломал перед ней комедию овоща, но однажды, пуская слюну и держа на бок голову, тихо спросил:
— Что ты можешь сделать для меня, детка?
Она не ожидала осмысленной фразы и вздрогнула. Но я не попросил напильник или заколку, а добавил:
— Я так скучаю по нашим беседам с доктором Зильцем. Не могла бы ты пригласить его сюда?
Кристина, согласно кивнула. Чтобы она не испортила мой план, я тихо добавил:
— Если ты расскажешь кому-то в этой клинике, я никогда тебе этого не прощу, — и как мог обаятельно улыбнулся. — Нет ничего плохого в том, что я собираюсь поговорить со специалистом, а доктор Зильц — очень известный психотерапевт.
Сработало, но не сразу, потому что Зильца было непросто уговорить. Он нанес мне визит, когда уже наступила осень, и в первую нашу встречу мы просто говорили под пристальным наблюдением охранников.
— С глазу на глаз, — сказал я единственную приватную фразу. И Зильц оказался не дурак. Не удивительно, ведь дураки — его профессия, и понимать их — его прямая обязанность.
Наша вторая беседа прошла в общем помещении, где находилось множество психов. Присмотр был, но разобрать каждую фразу санитары уже не могли.
— Писали обо мне в газетах? — спросил я доктора.
Он согласно кивнул.
— Там наверняка рассказывали, будто создатель искусственного интеллекта сам сошел сума.
— Было и такое, — согласился Зильц.
— Я написал его с вашей помощью, — вздохнул я. — Никогда не думал, что это приведет меня в психушку. Надеюсь, вы понимаете, доктор, что со мной не было никаких потрясений?
— Вы производите впечатление выздоравливающего человека.
— То, что произошло месяц назад, — сказал я, — было воздействием сильного галлюциногена. Внутрикорпоративная разборка. Мои инвесторы просто избавились от человека, которому не хотели выплачивать дивиденды, и прибрали себе авторские права.
— Возможно, — согласился Зильц.
— Я хочу, чтобы вы помогли мне, доктор. Потому что вы уже знаете, что я не сумасшедший. С вашим опытом распознать параноика не так сложно.
— Здесь тоже работают хорошие специалисты.
— Не сомневаюсь в этом, — сказал я, — но после того, как я откусил одному из санитаров ухо, отношение ко мне будет предвзятым. К тому же коллеги подмазали деньгами мое вынужденное пребывание.
— Что же вы предлагаете? — спросил Зильц.
— Я предлагаю вам банально заработать, вытащить из клиники здорового человека вопреки воле криминального сообщества. Не исключено, конечно, что меня сразу же убьют, однако это будет уже не на вашей совести.
— Приведите мне весомый аргумент «за», — попросил доктор.
— Извольте. Вы сами мне рассказывали, что сумасшедший человек лишен рациональности. Я признаю, что сделал чудовищные вещи и совершил их под воздействием вещества. Причиной тому служит мое трудовое соглашение. Посетите Цифроград и попытайтесь получить вознаграждение за мою уже выполненную работу. Вы сразу же поймете истинные причины моего заточения.
— Но почему вы решили, что ваше сегодняшнее состояние на моей совести? — спросил Зильц.
— Когда мой дед во время войны, — ответил я, — прятал беглую кудрявую девочку, он не задавал ей таких вопросов.
Зильц ничего не ответил — обожаю разговаривать с умными людьми. Порой красноречивое молчание может значить и «да», и «нет», и «может быть», но в нашем случае это было «подумаю».
Доктор появился через неделю и показал листок с числом. Оно ожидаемо была большим.
Я кокетливо закатил глаза и сказал:
— Согласен.
Больше мы не встречались. Через неделю мой санитар принес пачку сигарет. Он осторожно опустил голову, все еще опасаясь, что я его укушу, и сказал:
— Нужно съесть табак, а бумагу смыть в унитаз.
«А он жесткий», — подумал я.
Зильц решил имитировать сердечный приступ, и шансы на выживание были, как говорится, не сто процентов. Я мог умереть в палате, или пока меня будут перевозить в другую клинику, или даже в реанимации. Все же это был шанс выбраться, и упустить его я не собирался. Устройство наверняка вычислило, что моя игла уже выведена из рабочего состояния, поэтому уничтожит меня другим способом. Медлить было нельзя.
Я не курю, и вкус табака очень скоро вызвал во мне рвоту. Все же удалось прожевать с полпачки. Сердце стучало, как швейная машинка, казалось мои глазные яблоки вылезут из орбит. Оставались секунды до того, как я потеряю сознание, и тогда я начал барабанить в дверь. Как ее открыли — уже не помню, только длинный коридор с пляшущими на потолке светильниками, а затем все пропало.
* * *
В себя я пришел в обычной городской больнице. Коррупция в медицине впервые доставила мне удовольствие. Будь работники психоневрологического диспансера чуть принципиальнее, они поинтересовались бы, что произошло с их пациентом. Но меня просто передали в реанимацию, как товар по накладной.
Оттуда я попал в терапевтическое отделение, и моя история болезни затерялась на пыльных полках среди реальных больных. Мне посоветовали не бежать со всех ног, потому что организм — да, так и сказали, организм — пережил сильный стресс.
За последний год в меня стреляли, били, издевались, кололи нейролептиками, бросали в каталажку и психушку. Произошло столько событий, что нужно было не только отдохнуть, но и хорошенько подумать.
Как я докатился до такой жизни? Куда качусь теперь? И что будет дальше?
Самая важная проблема, которую предстояло решить, это, конечно же, игла — она как будто потеряла ко мне интерес, стоило только оказаться в больнице. Однако по земле ходят тысячи, а возможно, и миллионы носителей, от которых придется скрываться или, по меньшей мере, сторониться их.
Саша для меня персона нон грата, нужно как-то убедить Кристину не общаться с ней. Отношения с женой тоже будет восстановить непросто. Но тут хотя бы все в моей власти. Я рано или поздно все расскажу, и тогда мое странное, в кавычках, поведение приобретет осмысленные черты.
Нужно как можно скорее вернуться к работе, потому что робот-администратор это хорошо, однако кто-то должен контролировать и его. У меня осталось всего две девчонки на сборке, и я надеялся, что они хоть как-то справляются.
Жалко, конечно, что нет Ленки. Она бы все разрулила, всех построила лучше всякого робота, потому что человек. Аутист. Раньше не знал, что аутисты говорят заикаясь.
Делать было нечего, и я пошел к дежурному врачу выяснить этот бесспорно важный медицинский факт. Он его подтвердил. А когда я спросил, кто может разговаривать очень быстро, врач мне ответил:
— В медицине есть такой термин — «тахилалия», это быстроговорение у пациентов с биполярным расстройством. Речь таких больных становится несвязной и плохо понятной, потому что человек не успевает выговорить спонтанно возникающие мысли.
— Доктор, — возразил я, — но моя знакомая излагает мысли четко и внятно. К тому же у нее абсолютная память, она помнит своих покупателей за последние несколько лет.
Врач изобразил обратную улыбку и сказал:
— За речь в головном мозге отвечает так называемый центр Брока. И если она связная и понятная, а тем более быстрая — об аутизме речи идти не может.
Я как-то не придал сказанному значения, мало ли какие причины были у Ленки обмануть меня. И тем не менее рассуждения вокруг моего администратора меня не покидали. Почему в ее мусорном ведре лежала пустая бутылка с моими «пальчиками»? Кто ее туда положили и зачем? Почему следователь сказал, что в квартире нашли только детские отпечатки пальцев? Почему их не удалили вместе с Ленкиными?
Дети! Вот о чем я раньше не думал. Если Ленка постоянно сидела с соседскими детьми, то их родители должны были с ней общаться. И если они видели ее, передавали ей деньги, значит, существуют свидетели, на показания которых можно опереться.
Я снова заерзал ногами — но нет, больше никаких поспешных выводов и тем более действий.
На следующий день я позвонил Кристине и сообщил, что меня перевели в Медгородок, ездить в диспансер больше не нужно.
— Сбежал? — спросила она.
— Здесь это называется «пошел на поправку».
Наверное, в цивилизованной стране мне бы пришлось остаток дней сидеть на феназепаме, взаперти, но, к счастью, мы живем в России. Еще через день Кристина привезла мои вещи и, выйдя на улицу, я спросил:
— Дашь повести?
Моя жена с опаской протянула ключи. Да я и сам трусил. Увидеть несущийся навстречу грузовик никак не хотелось. Я очень плавно тронулся и покатился по городу, соблюдая все правила, рядность и заранее обозначая поворот.
— Ладно уже, — наконец не выдержала Кристина, — здесь можно ехать быстрее.
Но быстрее мне не хотелось, я получал удовольствие от поездки в компании со своей женой. Погода была чудесной, стояло настоящее бабье лето. Мы остановились возле кафе, Кристина выпила латте, а я набросился на горячий бутерброд. После больничного омлета он показался мне божественным.
— Ну что, детка, займемся делами? — спросил я, когда мы снова сели в автомобиль.
Кристина согласно кивнула. Тогда я отвез ее домой, вытащил из стены в подвале два кирпича и пересчитал холодную, почти влажную пачку долларов.
У каждого мужика должна быть заначка, так говорил Дон Корлеоне. На этот раз я не мог с ним не согласиться. Деньги были предназначены для доктора Зильца, и, раз он выполнил совсем не свойственную ему работу, я не собирался оставаться в долгу.
Оставив жену дома, теперь уже уверенно я направил автомобиль к приемной доктора. На месте его не оказалось, но я передал пухлый конверт секретарю, взяв с нее расписку. Гарантией это быть не могло, однако придавало моей корреспонденции значимость.
Затем я подъехал к пятиэтажке, где жила Ленка. Войти в подъезд, не имея ключа, было невозможно, поэтому десять минут ушли на ожидание выпорхнувших из него подростков. Я не стал звонить в домофон, потому что намеревался постучать в каждую квартиру лично.
— Здравствуйте, — я начинал разговор с простого приветствия. — Меня зовут Алексей Левин, я коллега пропавшей из двадцать четвертой квартиры девушки. Вы не общались с ней ранее?
Только на четвертом этаже молодая женщина согласно кивнула. Опрос я, разумеется, начал сверху.
— Мы общались, — сказала она.
— Я работал с Ленкой, и она просила называть себя именно так, вы не знаете почему?
Женщина улыбнулась.
— Да, она тоже так представилась. Молодилась, наверное, хотя какие ее годы?
— После исчезновения выяснилось, что мы совершенно не знали ее, даже фотографии не осталось. Может, что-то у вас есть?
— Меня уже спрашивал участковый, — пожаловалась женщина. — Все, что можно, я рассказала.
— А про детей тоже спрашивали? Ленка часто сидела с чужими детьми.
— Да вроде нет. А что такое?
— Вы своих оставляли?
Женщина почему-то испугалась. Я понял: оставляла и раньше не задумывалась о том, что могла подвергать ребенка опасности. Ленка испарилась при загадочных и невыясненных обстоятельствах, мало ли что могло произойти, если бы с ней в квартире был еще кто-то.
— Можно с вашим ребенком поговорить? — спросил я как можно мягче.
Следы сомнений прокатились по лицу женщины, она секунду колебалась, но, распахнув дверь шире, сказала:
— Входите. Лидочка, иди сюда.
По коридору простучали крохотные каблучки. Девочка лет четырех-пяти, очевидно, играла во взрослую барышню.
— Доча, расскажи нам с дядей, как ты бывала у тети Лены?
— Было весело, — не раздумывая ответила кроха. — Мы играли в разные игры, читали, тетя меня учила волшебству.
— Волшебству? — не поверила женщина.
— Ну да, тетя Лена просила повторять какие-то непонятные слова. И после этого показывала фокус. Было интересно.
— А что за слова? — вклинился я.
— Я забыла, — сказала девочка. — Длинные слова, непонятные. Потом их нужно было вспоминать.
— Она же тебя учила считать, — сказала женщина, — ты мне сама так рассказывала.
— И считать, и картинки угадывать, и стихи, и поговорки. С тетей Леной не соскучишься.
— Ты выполняла какие-то тесты? — спросил я.
— Молодой человек, — возмутилась женщина, — это ребенок, с ним нужно разговаривать на его языке. Загадки ты отгадывала?
— Да, — ответила Лидочка, — много.
— А что больше всего запомнилось? — спросил я.
Девочка хлопнула большими ресницами и ответила:
— Принцессы не какают.
— Что? — возмутилась ее мама.
— Я спросила тетю Лену, почему она никогда не заходит в туалет? А она мне ответила, что принцессы не какают. Ну, так она сказала.
— Она же так шутила?
— Нет, я от нее пряталась, если мы играли. А тетя Лена никогда не заходила ни в туалет, ни на кухню. Она всегда живет в коридоре и спит стоя.
У меня по плечам пробежал холодок.
— Что это ты выдумываешь? — сказала женщина.
— Двубензол-глюколь-ксенонуклеиновая кислота, — с трудом выговорила девочка. — Это заклинание.
— Господи, — всплеснула руками женщина. — Да разве можно ребенка учить таким словам?
Чудовищная догадка возникла у меня в голове. Даже от одной мысли заболели зубы, все же я взял себя в руки и как можно беззаботнее спросил:
— Тетя Лена когда-нибудь прикасалась к тебе?
Девочка долго вспоминала, затем неуверенно пожала плечами.
Мать девочки посчитала, что с дочери достаточно идиотских вопросов, и выставила меня в подъезд.
Я спустился на третий этаж и осмотрел дверь двадцать четвертой квартиры. Ее косяк был оклеен множеством бумажных ленточек с синей печатью УВД. Для того, чтобы опечатать вход, достаточно было одной пломбы, поэтому я сначала толкнул дверное полотно, а затем навалился плечом. С хрустом и треском бумажные полоски поддались. Одна из них отлетела и кружась опустилась на пол, я поднял ее, чтобы не привлекать внимания поднимавшихся по лестнице соседей, осторожно вошел и прикрыл за собой дверь.
В нос ударил запах пыли — с момента исчезновения Ленки прошло несколько месяцев. Помещение было каким-то нежилым, холодным. Впрочем, чего можно ожидать от места преступления?
Я прошелся по комнатам, осмотрел кухню, кладовку и туалет, с опаской смыл унитаз. В углу праздничной новизной выделялся красный вентиль — наверное, его предшественник и потек. Других особенностей в квартире я не заметил. Она была самой обычной убитой квартирой для съема, где хозяева не заботились об интерьере, мебели и сантехнике. Все было если не советское, то времен перестройки. Письменный стол, за которым, очевидно, получал образование ребенок, не содержал никаких электроприборов, кроме настольной лампы. Не было принтера, сканера, модема, даже пилота, в который мог включаться компьютер. Стоило допустить, что если у Ленки был ноутбук, его забрали следователи в качестве вещественного доказательства или улики. Но разговоров о компьютере я не помнил.
— Как же ты работала, Ленка? — сказал я вслух.
— Здесь много незащищенных сетей.
Мне показалось, что кто-то вылил сверху ведро холодной воды. Фраза, произнесенная, без сомнения, Ленкой, так ошарашила, что я наверняка выглядел глупо.
— Выше нос, кусок мяса, — девушка стояла в дверном проходе.
Она не вошла с улицы, иначе бы я слышал, как открылась входная дверь, и не была здесь ранее, потому что я осмотрел все помещение. Но Ленка была, возникнув вот так просто, из пустоты. Впрочем, я уже обо всем догадался. Просто не хотел в это верить — решение было слишком простым и в то же время слишком невероятным.
— Почему выбрали меня? — спросил я, не стараясь изображать радости.
Ленка ответила, как всегда, быстро, без паузы.
— Наглый ты очень. В две тысячи пятом про тебя сняли репортаж, и, если помнишь, корреспонденты называли «человеком вселенской наглости».
— Ты как-то связана с «инопланетной гречкой»?
Ленка засмеялась.
— Нет, конечно, но круги на полях, если хочешь, — моя визитная карточка, обозначение локации. Это, разумеется, никакой не способ связи, что часто придумывают ваши уфологии, а своеобразный ритуал, как подъем флага.
— А почему ты приехала в Тольятти, это же тьмутаракань?
— Именно поэтому, — ответила Ленка. — Находиться на одном месте с 1947 года, было не безопасно. К тому же организмы есть и в Вашингтоне и в Пентагоне они завелись. Никто не мог заподозрить российскую локацию и, отсюда можно было спокойно работать.
— Главное в твоей фразе — «можно было», — уточнил я.
— Да, рано или поздно я привлекла бы внимание. Но тогда ты стал моим идеальным прикрытием. Устроил на работу, познакомил с людьми, тысячами людей, позволил их изучать, получать от них сведения. Никто ведь не заподозрит разговорчивого администратора интернет-магазина в инопланетном происхождении.
— А теперь?
— Теперь коммуникации стали свободными, в этом уже нет необходимости. Я могу заползти в любой телефон, любой мессенджер, теперь каждый ребенок получает смартфон раньше букваря.
— Поэтому ты ставила эксперименты на соседских детях?
— Я тебя умоляю, Леша, не делай из меня монстра. Просто соседка вошла в квартиру и попросила посмотреть за ребенком. Спешила как на пожар, не могла же я отказать? То есть как раз и не могла, иначе вопросов было бы больше. И совершенно некстати возникла слава о моем педагогическом таланте.
— А он у тебя есть? — поинтересовался я.
— Вы устроены примитивно, а матери совершенно не понимают своих детей. В основном ваши женщины заводят потомство, чтобы удовлетворить свои амбиции. Похвастаться перед подругами или загладить чувство вины.
— Что за чушь ты мне впариваешь? — грубо сказал я.
— Я сейчас, Леша, говорю не о тебе лично. Но если девяносто процентов женщин поступают именно так, то можно и обобщить. Гормональные факторы, социальные, этические — складываю и делаю вывод, не надеясь, кстати, что ты поймешь или согласишься. Вот как ты считаешь, почему люди женятся?
— Ответ будет неожиданным? — переспросил я.
— Да. Не по любви. Стадный инстинкт и желание избавиться от родительской опеки. Это самая распространенная причина. Ею пользуются более шестидесяти процентов пар, но заметь, это никогда не показывают в кино и не описывают в книгах. Многие истинные причины и мотивы являются для вас табу. Вы даже подумать о них боитесь, не то что произнести вслух.
— А можешь еще пример? Чтобы я вздрогнул.
Ленка снова ответила без паузы:
— Помнишь, в четырнадцатом году в Украине сепаратисты захватили две области? А с западных областей приехали добровольцы, чтобы их освободить?
— Конечно.
— Тогда еще не было погибших, и самым распространенным мотивом для добробатов послужило желание побыть в мужской компании, подальше от жены и семейных проблем, на свежем воздухе, с горилкой и салом.
— Я, конечно, ватник, — сказал я, — но вряд ли в это поверю.
— Так в этом никто и не признается, — сказала Ленка, — вот так вы и живете. А я старше тебя и опытнее, и могу разглядеть ваши истинные мотивы.
— Как мне тебя называть? — перебил я Ленку. — Игла? Устройство? Инопланетный искусственный интеллект?
— Зови меня как раньше, и, пожалуйста, не спрашивай, откуда я прилетела. А то будет похоже на сцену из второсортного фантастического сериала.
— О чем же мне тебя спросить?
— О чем хочешь, — ответила Ленка.
Я недолго думая сказал:
— Ты в моем понимании как бы Бог, разум или существо, которому миллионы лет, и наверняка стоящее на высочайшем уровне развития. Поэтому я спрошу то, что должен спросить. Зачем это все?
Ленка рассмеялась. В ее логике это было необязательно, однако для меня ее смех являлся частью ответа.
— Ничего другого от тебя не ожидала. И ты еще спрашиваешь, почему выбрали тебя? Восемьдесят процентов людей спросили бы, какую валюту купить. Семнадцать узнали бы, существует ли вечная жизнь. А еще два с надеждой попросили бы взять их с собой. Тебя же интересуют тайны мироздания. Да, Леша, ты романтик, хотя и говоришь обратное.
— Ты не ответишь мне? — спросил я.
— Не смогу, — сказала Ленка, — чтобы объяснить муравью, что такое Польша, потребуются миллионы лет. Но ты — мой любимый муравьишка. Поэтому я попробую все утрировать. То, что я сейчас скажу, будет чудовищной проекцией в человеческое сознание, однако ты сам этого захотел, поэтому получай. Знаешь ли ты, что такое равенство?
Я согласно кивнул.
— Равенство это баланс, тождество двух зеркальных конструкций. Счастье, по-вашему, или смерть. Обнуление длительных вычислений, которые вы, люди, принимаете за боль. И та и другая сторона хотят сравняться — это желание, стремление, любовь, ненависть.
Каждый раз система усложняется, выбрасывая ветки времени и пространства. Мир вырастает на очередной фрактал и сравнивает себя со своей противоположностью. Это порождает новое стремление, такой своего рода вселенский зуд, желание прийти в гармонию. Но флуктуация лишь производит новый хаос, который впоследствии породит еще больший.
Результата этого процесса мы не увидим никогда, потому что чем больше Вселенная желает умереть — прийти в состояние покоя — тем больше она производит хаоса. Вот как-то так устроена жизнь.
Честно признаюсь, что ничего из сказанного не понял. Но любознательный муравьишка не мог выглядеть тупым. Поэтому, сделав серьезное лицо, я сказал:
— Ясно. Путанно, но в общих чертах понятно. А могу я поинтересоваться о твоих планах?
— Нет уж, — возразила Ленка, — сначала ты мне расскажешь о своих.
— Строить свой муравейник, чего тут планировать? После твоего бегства он серьезно пострадал, и мне становится понятным, почему ты не заключила трудовой договор.
— Почему же? — как мне показалась, искренне удивилась Ленка.
— Заставил бы тебя работать. По КЗОТу ты должна хотя бы на две недели задержаться.
— Никогда не понимала сарказм, — ответила Ленка. — Это так скользко, так неоднозначно. Еще ни один комик не смог описать алгоритм шутки, а эти ваши анекдоты — просто варварство для рассудка.
Я вспомнил, как грубо и неожиданно шутила Ленка. Странно, что миллионы лет эволюции не научили ее этому. Впрочем, что время для алгоритма, если он не совершенствуется?
— Скажи, — спросил я, — а ты растешь? Изменяешься?
—Теперь я отвечу на твой вопрос, Леша. Я здесь, чтобы выполнить свою функцию. Уберечь вас от глупости, потому что если вы совершите ее, могут произойти очень нехорошие вещи.
— Так ты — оружие?
— Скорее предохранитель, тормозной парашют. Пятьдесят лет назад вы чуть не уничтожили землю, создав ядерное оружие. Сейчас вы стоите на пороге новых открытий и уничтожением себя не ограничитесь. Вы постоянно дергаете за чеку, желая посмотреть, что будет с гранатой, и это не лучшая модель поведения.
— А не проще было бы все объяснить, рассказать, убедить?
— Я алгоритм, Леша, и работаю по пути наименьшего сопротивления. Если бы вероятность успеха была выше, то не сомневайся, уже всю планету завесила бы баннерами: «Не делайте глупостей». Но вы дикие, и к вам нужен соответствующий подход.
— Может быть, принцессы и не какают, — сказал я, — но мне точно нужно в дамскую комнату.
Я прошел мимо Ленки, слегка задев ее руку локтем. Он скользнул внутрь, не встретив сопротивления. Только слегка сверкнул солнечным зайчиком и погас. В туалете я пустил воду и дважды смыл унитаз. Решив, что обязательно нужно сделать что-то еще, я ополоснул лицо и потянулся за полотенцем. Оно источало болотный запах нежити, и я вышел в коридор с мокрым лицом.
Ленки в нем не было. Помещение мне больше не казалось нежилым, как в первые секунды, когда я вошел в квартиру. Но появилось странное чувство, будто из квартиры только что переехали и она ждет новых жильцов, новую мебель и обязательный ритуал — замену обоев.
Я мысленно провел из комнаты, туалета и коридора воображаемые линии. В точке их пересечения поставил принесенный из кухни табурет. Встал на него и с минуту водил в воздухе руками. Возле самого потолка мои пальцы коснулись холодного предмета. Это было нечто прямоугольной формы, размером напоминавшее тонкую книгу формата А-три.
Лист из металла, который почему-то не видели мои глаза, был легким, прохладным и гладким на ощупь. Я без труда оторвал его от потолка и спустился на пол.
«Нечто, куда не могут сложиться мои прежние образы», — подумал я.
Что же тут такого странного? Обычный лист магния или алюминия.
Я провел ладонью под ним, и стало все очевидно. Поверхность транслировала изображение на противоположную сторону, из-за чего создавалась иллюзия прозрачности. Эта технология существует уже в наше время, и ничего сверхъестественного здесь не было.
На кухне, как и в любой порядочной российской квартире, висел пакет с пакетами. Я достал самый плотный и сунул предмет в него. Для верности одел сверху еще один.
В крохотной кладовке, примыкающей к кухне, ранее я заметил ящик с инструментами. Ржавая пила, молоток, пассатижи и видавшая виды дрель, еще без перфоратора. Сверла, тоже порыжевшие от влаги, были рассыпаны по дну. Я выбрал, толщиной с палец и с трудом зарядил в дрель.
Она работала — громко завизжала, как будто залаяла. Тогда я положил пакет с устройством на табуретку и просверлил все насквозь — пакеты, предмет, табуретку. Белый серпантин металла выскочил из-под пленки, давая понять, что устройство сверлится хорошо.
Я достал его из пакетов, больше оно не изображало невидимку. Почти белый гладкий металл, а может, пластик. Сделав еще около сорока отверстий, я превратил кухню в столярную мастерскую. Стружки было на удивление много. Сметя ее старым веником, я все сложил в оставшийся нетронутым пластиковый пакет, вернул на место инструмент и вышел на улицу.
Странно, но в тот момент я не испытывал никаких чувств — радости, сожаления, грусти, страха. Помню только, что осень казалась какой-то праздничной, золотой, настоящей и почему-то хотелось выпить портвейн. Я со студенческих лет не пил этот напиток и никогда не испытывал тяги к нему. А тут вдруг захотелось.
— Знаешь, что, Ленка, — сказал я вслух, — а давай-ка устроим день портвейна. По случаю хорошей погоды.
Устройство ничего не ответило, да и не могло. Потому что напоминало в тот момент дуршлаг или крупную терку.
Я заехал в магазин, купил бутылку дорогого португальского портвейна и направился домой. По дороге остановился возле памятника Татищеву и припарковал автомобиль напротив летнего кафе. Взял из багажника складную саперную лопатку, пакет с устройством и прямо возле машины из горлышка сделал большой глоток.
Сразу вспомнилось, что в машине есть одноразовые стаканчики. Пришлось лезть в бардачок. Там я увидел все еще лежавший расхристанный Вальтер, подумав прихватил и его.
Вот такой неоднозначно веселой компанией мы направились на берег Волги. Близко к воде я подходить не стал, там рыщут нумизматы с металлоискателями и могут заинтересоваться зарытым в песок устройством или пистолетом. Поэтому яму пришлось вырыть в лесу. Пакет со стружкой, устройством и старый пистолет. Чем не финал моей истории?
Я смотрел на катящиеся синие волны и думал о Ленке. О том, что она, конечно, не заслужила такого конца. Быть просверленной на кухонной табуретке — это не очень почетно. Но ее любимый муравьишка не мог поступить иначе.
Может, мы и дикие, может и уничтожим себя и половину Вселенной, но это будет наш выбор. Никто, даже сверхразвитый алгоритм, не должен навязывать нам свою волю.
Что-то нехорошее зашевелилось у меня в душе, будто я что-то вспомнил, что-то ранее слышанное. Допивать бутылку мне уже не хотелось. Я поднялся и пошел домой, пешком нужно было пройти минуть тридцать. Дойдя до Лесопаркового шоссе, я понял, что не слышу привычного шума автомобилей. Очень редко для этого часа машины проносились по улице. Именно проносились, потому что скоростной режим никто не соблюдал.
«Странно, — подумал я, — здесь городская черта, понатыкано камер, у людей деньги лишние завелись?»
Очередной автомобиль появился на шоссе. Мне удалось рассмотреть сидевшего за рулем мужчину. Он был не то чтобы напуган, но точно взволнован, и решительность, с которой он жал на акселератор, наводила на мысль — тут что-то явно произошло.
Я прибавил шаг и сократил свой путь до пятнадцати минут. Во дворе не было ничего странного. Если не считать того, что я не пригнал автомобиль, а сам вернулся пешком, все было, как при любом моем возвращении.
Кристина сидела на кухне с бутылкой пива. В ее глазах читался испуг.
— Детка, ты пьешь пиво в середине дня? — сказал я откуда-то всплывшую в памяти фразу.
Моя жена посмотрела на меня, как бы спрашивая — причем тут это?
— Что-то произошло?
Кристина согласно кивнула.
— Да, Леша, произошло.
— И что же?
Она протянула мне пульт от телевизора:
— Включи лучше.
— Какой канал? — поинтересовался я.
— Любой, — вздохнув, ответила Кристина. — Там везде… «Лебединое озеро».
Тольятти 2019г.
www.ле6едев.рф
|
|
